Никто не расскажет про то, как его выталкивали в открытый люк самолета, или давали хорошего пендаля под зад перед рампой, когда он делал свой первый прыжок с парашютом в армии. И кого не послушаешь – и с папироской прыгали, и на «креста» ложились, и поток ловили… А кого же мы тогда, порой, всеми правдами и неправдами из самолетов и вертолетов выкидывали?..
Да я сам, наверное, человек 20 «отказчиков» выкинул. Не один, конечно, с товарищами. Потому что когда солдат вдруг в ступор входит и его окутывает страх, он начинает возле открытой двери самолета так за жизнь бороться, что и двоих-то, порой, офицеров мало бывает, чтобы его выкинуть, приходится и борттехника на помощь звать.
Самое главное – в самолете, пока его выкидываешь, солдатик весь белый от страха, губенки синие, глаза – безумные. А потом мы его «выпрыгиваем», парашют у него раскрывается (парашют раскрывается всегда и у всех!), солдатик счастлив! И на земле он уже чуть ли не обниматься-целоваться к тебе лезет: «Спасибо, товарищ командир, что вы мне прыгнуть «помогли»!
Разрешите выполнить еще один прыжок?» А ты потрогаешь свое лицо, исцарапанное в кровь этим же содатиком 10 минут назад в самолете, посмотришь на рукав камуфляжа, им же оторванный, и спокойно ему отвечаешь: «Товарищ солдат, в самолете вы были неправы!»
Перворазники прыгают без оружия. Их собирают в отдельную команду со всех рот на прыжки и стоят они там отдельно за флажками, в надетых парашютах все такие белые и подавленные. Выпускающими к ним подбирают также наиболее опытных и физически здоровых офицеров. Никто, конечно же, специально не командует: «Если какая обезьяна заартачится, выпихивайте ее на хрен ногой из самолета». Но если твой молодой солдатик станет «отказником», то это будет «залет». Тебя, как ротного, потом обвинят в том, что ты не проводил с ним воспитательной работы, что ты не заглядывал ему в глаза и не подтыкал одеялку ему ночью, и поэтому солдатик почувствовал себя брошенным, и испугался прыгать… Да, доходило и до таких маразмов. Не у меня в роте. Мои все прыгали. Потому что я был чутким командиром.
Помню, два моих бойца влетели друг к другу в стропы. Нет, купол ни у кого не погас, весь полет они лазили вверх-вниз друг другу по стропам и перед самой землей расцепились. Приземлились благополучно, ни царапин, ни синяков. Землю они не целовали от счастья, что живы остались, доложили все спокойно, обстоятельно. Ну, тут начальство понаехало, то-сё. Меня оттеснили. Командир полка солдатикам пять суток отпуска объявил, а меня лишил премии: а вдруг бы солдатики покалечились или, не дай Бог, разбились? Залет на все ВДВ!
Так потом я случайно узнал, что бойцы действовали грамотно и умело, потому что в критическую минуту, на высоте, думали только обо мне: «Вася, если мы с тобой сейчас разобьемся, ротный нас потом обоих убьет, закопает и еще раз убьет!»
Всегда опасения вызывали т.н. «нарциссы» — самовлюбленные накачанные здоровяки. На гражданке их все любят, в армии их боятся и уважают, везде им почет и уважение. Но на первом прыжке такие «шкафы», зачастую, бледнеют, синеют, губенки трясутся, как говорится: «а жить так хочется»!… Человек превращается в перепуганное животное…
Помню одного такого выкидывали с вертолета Ми-8.
У вертушки для прыжков, снимают «задницу», устанавливают на краю рампы металлический разделитель, чтобы никто, с дуру ума, не вывалился раньше времени.
А этот «шкаф» мне сразу не понравился. Зашел в вертушку весь белый. Глазенки бегают, ручищи-кувалды дрожат. Он самый тяжелый был, поэтому прыгать должен был первым. Я на подхвате был, помощником выпускающего. А основной выпускающий мне сразу на него глазами указал: «Проблемный!». И точно – поднялись на высоту, зеленый сигнал, а здоровяк как уперся в толпу назад, та чуть в кабину к летчикам не влетела. Легкие пендаль и подзатыльник ему не помогли. Отстегнули его, других перворазников всех выпустили, пошли на второй круг.
Опять его пристегнули, пристыдили. Говорит: «Буду прыгать!». Загорается зеленая лампочка – «шкаф» опять в ступор. Ну, тут мы его за шкиряк и выпихнуть хотели. А он как обезьяна, цепкий: отшибаешь ему правую руку от разделителя, глядь – он уже ногу обвил вокруг лавки; отдираешь его от лавки пинками, он уже на тебе какую-то веревку нашел и зубами за нее держится… И так по кругу. Я и не знал, что человек так может за жизнь цепляться: решётку от лампочек оторвал, ручки из бортов вырвал, шланг где-то оторвал и пытался им от нас отмахнуться. В какой-то момент показалось, что солдат ни за что не держится, и осталось только пнуть его за борт! Но вдруг борттехник верещать начал, что этот козлина за него карабином уцепился. А борттехник-то без парашюта…
Короче, пошли на третий круг. У нас оставался только план «Ы». Вертолетчикам это уже не впервой было. Карабин солдатика от троса отстегнули, чтобы успокоился, летчикам сказали, чтобы приземлялись, борттехник деловито достал газету и «стал читать». На самом деле вертушка только круг сделала, а приземляться никто не собирался.
Когда борттехник перелистнул газету (сигнал), я схватил «шкафа» за руки и прижал их к запаске. Выпускающий пристегнул его карабин. Потом с двух сторон мы моментально поставили его раком возле рампы, а борттехник, ударом Пеле, с разгону, дал солдату сильнейшего пендаля. А дальше, как в замедленном кино: полтуловища здоровяка было уже за бортом, его ноги искали за чтобы зацепиться в вертушке, но мы схватили его за ноги и перевернули за борт. Так он, кувыркаясь, как мешок с дерьмом, и полетел…
С тех пор я больше над анекдотом, когда хриплого десантника из самолета выкидывали, не смеюсь…
Потом этот здоровяк встретил нас на земле, лез обниматься-целоваться, извинялся, говорил, что мы спасли его честь, а то бы весь аул считал его трусом. Когда приехали его родственники, он принес нам здоровенную бутылищу самодельного вина.
Что мы с ней сделали? Это уже совсем другая история!