Многие читатели вменяют мне, что я, мол, сильно уж поругиваю замполитов… Есть такой грешок. Ну, не переношу я до сих пор на нюх ни штабную св@лочь, которая боялась солдат и ими никогда не командовала, ни замполитов, в которые назначали никчемных военных. А когда я рассказывал про членовредительство и психушки, память вытащила из своих «архивов» вопиющую замполитовскую подставу, которая закончилась для солдата психбольницей…
Весна. Мой первый лейтенантский отпуск. Завтра домой! Вдруг вызывает меня замполит полка — полковник:
— Ты же завтра все равно через город Н-ск поедешь, завези по пути солдатика в поликлинику, а потом… в госпиталь. Мой заместитель тебе все расскажет, а мне пора на совещание к командиру.
Ну, заместитель замполита полка фигура пониже рангом, поэтому, когда я к этому майору в кабинет зашел, то первым делом заявил:
— Вот мне больше делать нечего! В первый день отпуска чужого солдата (даже не из моего батальона) в госпиталь везти!
Майор удивленно переспросил:
— Какой госпиталь? Солдата надо в психушку сдать.
Оказалось, что есть солдатик в части, который уже несколько раз убегал, его ловили, ставили опять в строй, а недавно он стоял в наряде и пытался перерезать себе вены штык-ножом.
Ну, про штык-нож я тоже рассказывал: тупее предмета я не видел и проще валенком вены перепилить, чем этим «оружием». Поэтому на венах у солдатика была только кожа поцарапана и «акция» носила только демонстративный характер.
Это я потом узнал, что солдат-то изначально не был косарем, хотел служить. Но как-то получил он письмо от «лярвы» своей, что полюбила другого и ждать она его больше не будет, и начал «сходить с ума». Приезжали в часть родители – солидные, обеспеченные люди, просили перевести сына к дому поближе. Замполиты деньги и подарки принимали, перед родителями давали «слово офицера», что скоро солдатик будет служить чуть ли не в родном городе, а сами…
Короче, замполиты воду намутили, всем все наобещали, а крайним хотели сделать меня. Солдатик от своих командиров на раз-два убегал, а от чужого лейтенанта и подавно должен был по дороге «чухнуть». Вот тогда замполиты все на меня бы свалили.
Возмущался я тогда, возмущался, но делать нечего. Забрал я «психа» с утра пораньше. А его в батальоне на привязи держали – к кровати првязывали, чтобы не убежал. Выходит он, глаза на меня радостно вытаращил:
— Вы – лейтенант из другой части? Вы за мной приехали?
— Я – лейтенант с этой части. И повезу тебя, «псих», в психбольницу к твоим новым друзьям, которые очень любят молодых солдатиков!
— Но как же?… Но замполит полка мне обещал при родителях, что я буду служить дома…
Солдатик начал истерить, биться в конвульсиях. Вот куда такого при всем честном народе в 90-е годы одному за сотни километров везти?
Пришлось вывести его в умывальник, «привести в чувство» парой подзатыльников, чтобы «псих» понял, кто хозяин положения…
До станции 5 км я вел его на привязи: узел на руках, узел на шее, длинный свободный конец у меня в руках. В поезде я приковал его наручниками к поручню, громко объявив на весь вагон, что перевожу особо опасного военного преступника, который убил и расчленил 9 человек. Время такое было. Денег на положенное отдельное купе мне часть не выделила. А если бы я не наврал про «расчлененку», то солдатика стали всем вагоном жалеть, а меня бы прибили… В 90-е, благодаря агитации в газетах, нас «шакалами» называли, не иначе и также относились… А тут, после моей речи бабушки креститься начали, мамки стали убирать деток подальше. А два мужика даже прониклись и предложили его по очереди охранять.
В городе мы ходили прикованные друг к другу. Замполиты, оказывается, не выписали никаких бумаг для получения направления в психушку. Но перспектива возвращаться опять в часть мне не светила и тогда я придумал «волшебные слова»: «Товарищ доктор! Это вообще не мой солдат. Я его сейчас у вас в кабинете прикую наручниками и оставлю. И если он на вас потом набросится и расчленит, то потом сами убедитесь: есть у него отклонения в психике или нет?»…
Замполиты так спешили солдатика сбагрить, что ему не выдали ни денег, ни сухпайка, и все пирожки-сигареты-попить легли на мои плечи. Нет, денег не жалко было, их просто тогда у меня почти не было: кто служил в то время, прекрасно помнит, что денег при собаке-ельцине нам не платили по полгода. Вот за такими пирожками-газировками мы и «объяснились».
Я разъяснил, что у меня первый день отпуска, что я вообще ничего не знаю ни о нем, ни замполитах, но мне дали приказ его доставить в психушку и я его выполню, по любому, иначе у меня будут потом проблемы. Что я могу водить его по городу, как обезьяну на веревке и в наручниках, пресекая каждый «шаг влево» зуботычинами, или мы просто поймем друг друга, что нас сегодня свели роковые обстоятельства, и не станем портить друг другу жизнь. Солдатик тоже поведал мне, свою историю, и что ему замполиты наобещали… Вторую половину дня мы ходили уже без наручников и друг друга не сторожили.
Уже ближе к вечеру мы добрались до психушки. Она находилась на самой окраине города в огромной дубовой роще.
Я на дух не перевариваю косарей от армии и дизертиров, поэтому весь день называл солдата «психом» и периодически подкалывал его анекдотами про психбольных. И когда в дубовой роще мрачно показались шестиметровые дощатые, деревянные заборы, за которыми, видимо, гуляли психи, я, конечно же, сказал, что скоро и он со всеми перезнакомится и будет играть в «Вася проснется, а голова – в тумбочке». Но вдруг с той стороны забора психи, видимо услышав нас, начал визжать, орать, стучать по стене, бросаться на нее. У меня-то сердце сразу улетело в пятки, а солдат начал терять сознание. Так и довел я его под руку до приемного покоя – одноэтажного здания без окон с огромной металлической, искарябанной зубами и пальцами дверью без ручки.
Я позвонил. На тридцатый раз дверь открыла здоровенная бабища-санитарка, выше меня на две головы и сказала солдату (он был в форме, а я – в гражданке), чтобы он меня заводил в приемный покой, но следил, чтобы я никого не покусал. Я возмутился и указал, кто кого привел. Тем же монотонным голосом она сказала:
— Какая разница? Тогда ты смотри, чтобы он ни на кого не набросился…
Мы сидели в коридоре обшарпанного приемника посреди криков и воя. Снаружи периодически подъезжала «буханка» для перевозки психов и медбратья выводили дураков на улицу. Какая-то дурища попыталась укусить солдатика, но медбрат ловким движением кулака изменил траекторию ее полета и выволок за шкирку на улицу.
Вот «буханка» приехала и за моим психом. Передо мной стоял уже не тот разухабистый солдат, которого я вез утром из части. Теперь передо мной стоял и беззвучно плакал какой-то «первоклашка», который взглядом умолял «мамку» забрать его из этого ада. Но я же офицер, а не тряпка!.. Меня хватило лишь на то, чтобы отдать ему весь мой пакет с папиросами и едой на обратную дорогу. И со словами: «Ну ты.. Это, короче… Раньше надо было думать…» — я вышел из приемника, торопясь поскорее обратно к людям, в нормальную жизнь.